Часть первая

книги "Ожоговая терапия, или Modus operandi"

 

О, человек, сосуд греха зловонный,

Могуществом и рабством развращённый!

В любви ты похотлив, друзьям неверен,

В словах лукав, в улыбках лицемерен.

Ты славен лишь породою своей -

Но зверь любой тебя сто крат честней.

 Джордж Гордон Байрон (1788-1824)

 

I

 

Как-то раз, направляясь с Ленинских гор в­ сторону Российской государственной библиотеки, больше известной как Ленинка, я не пересел с одного троллейбуса на другой, как обычно проделывал напротив особняка Союза писателей России, что на Комсомольском проспекте, а попёр прямиком к метрополитену. Проходя мимо касс станции метро «Парк культуры», невольно я обратил внимание на немаленький плакат с фотографиями небольших, но симпатичных комнат, больше смахивающих на неказистый провинциальный гостиничный номер. Бегло прочитав комментарии к фотографиям, я ахнул от изумления: изображённые на плакате уютные и чистенькие комнатушки принадлежали самой что ни на есть обыкновенной столичной ночлежке. Или - как принято по-новомодному дипломатично называть, социальной гостинице. О ночлежках мне было хорошо известно ещё по произведениям Максима Горького и Джека Лондона, и ассоциировалось это богоугодное заведение с мрачным, мерзким и криминальным местом. На фотографиях же была какая-то бытовая сказка.

 

«Неужели наконец-то я обрету относительный покой, - прикинул я в моей голове. - Неужели перестану докучать ушлому завкафедрой моими просьбами о предоставлении мне общежития хотя бы по контракту, как внештатному ведущему творческой студии и прикреплённому к кафедре в качестве соискателя».

Конечно, для порядочного, непьющего и законопослушного человека обратиться в ночлежку - это уже психологическая травма, трагедия, горе, катастрофа! Но в создавшейся критической для меня ситуации было далеко до сентиментальностей, амбиций и стыда. У меня не было постоянного места жительства и не было какой бы то ни было регистрации по месту пребывания. У меня закончился срок моего проживания по контракту в общежитии университета в качестве стажёра, а снять хотя бы койко-место в задрипанной квартире у предприимчивых и ненасытных до скопидомства столичных обывателей не было никакой возможности. Впрочем, если б даже и подвернулся подходящий вариант для скудного моего бюджета, пришлось бы вновь и вновь терпеть от квартирохозяина безосновательное подслушивание, непозволительное подглядывания и непристойное приставание.

 

Поэтому изо дня в день я рыскал неприкаянный и полуголодный по улицам и бульварам неслыханно богатого и невообразимо безжалостного многомиллионного города, точь-в-точь как рыщет голодный серый волк в опустевшем от варварской деятельности охотников и браконьеров диком лесу. Правда, в дикой природе существовали незыблемейшие, пусть и неписанные, законы существования, согласно которым точно было известно поведение конкретного зверя, птицы, насекомого. Среди людей всё было неугадываемо, несмотря на то что почти каждый шаг человека был подробнейшим образом расписан, закреплён и запротоколирован. Если в непроходимых джунглях и бескрайних степях сильный пожирал слабого на правах сильного при условии, что слабый не успел сбежать (при этом победитель никогда не пытал свою жертву, не домогался её сексуально, не проводил над ней различного рода эксперименты, диверсионно-террористические акты), то среди людей было небезопасно расслабиться даже на непродолжительное время. При появлении на горизонте полицейского я лихорадочно искал пути отступления в связи с непредсказуемым его поведением по отношению ко мне; медработник, торжественно поклявшийся выполнять заветы Гиппократа, с чудовищным равнодушием игнорировал меня, если я не мог предоставить ему полис обязательного медицинского страхования, который не выдавали мне без какой-либо регистрации по месту пребывания; зоозащитник оберегал лишь определённый вид животного царства; природоохранник выдавал разрешительные грамоты на вырубку деревьев в заповедной зоне и отстрел краснокнижных зверей и птиц; умственно и физически отсталый, но облачённый властью, посылал на смерть сильных, умных и красивых; священник освящал оружие массового поражения, благословлял солдат на убийство, несмотря на то что в шестой заповеди «Не убий» не было пометок, кого можно убивать, а кого нельзя. Член жюри крупнейшей отечественной литературной премии глубокомысленно оценивал художественное произведение номинанта с точки зрения высоконравственности и морали, одновременно сам подписывал бесстыдный порядок записи в читальные залы библиотеки, генеральным директором которой он являлся, преступно ограничивая определённой социально-незащищённой группе сограждан в доступе к культурным ценностям родной страны.

 

Таким образом, неизменно изменчивое и предсказуемо непредсказуемое поведение человека пуще прежнего усугубляло незавидное моё положение в обществе. Стоило мне заикнуться о моей неприкаянности, как собеседник молниеносно менял манеру поведения по отношению ко мне, словно я произнёс магическое заклинание, превращающее человека в существо без человеческого облика, связанного с нечистой силой, которого можно безнаказанно подвергнуть казуистической словесной, физической и моральной вивисекции. Неудивительно, увиденное у касс станции метро «Парк культуры» зазывающее объявление неизмеримо меня обрадовало, как обрадовало бы измученного неприкаянностью бездомного пса, у которого появилась надежда стать принадлежным к дому.

 

II

 

Незамедлительно я попёр на юг столицы по адресу одной из ночлежек. В предвечерний час добрался на перекладных до бетонного ограждения, за которым виднелось огромное многоэтажное здание. Из окон дома уже струился свет - свет, как мне показалось, приветливый и ласковый. На проходной путь мне преградил молоденький охранник и вежливо полюбопытствовал:

- Вы к кому?

- Я пришёл селиться, - ответствовал я, не прекращая с настороженностью таращится в шнырявших туда-сюда довольно опрятных по внешнему виду мужиков, совсем даже не похожих на тех, кого мы привыкли лицезреть на улицах столицы в облике бомжей.

- Покажите справку из санэпидемстанции и выписку из домовой книги, - потребовал охранник.

- «Выписку из домовой книги»?! - воскликнул я, ошеломлённый  странным требованием. - Какая может быть выписка из домовой книги у человека без дома? Бездомный потому и бездомный, что у него нет дома. Откуда же он возьмёт справку, которая бы подтверждала, что у него есть жильё?

- Но без выписки из домовой книги вас не примут, - уточнил охранник.

- Минуточку, как не примут бездомного в ночлежку? - возразил я. - Разве тот факт, что в моём паспорте нет регистрации по месту жительства, не является доподлинным подтверждением моей бесприютности?

- Что из того? - усмехнулся охранник. - Многие сюда приходят без регистрации в паспорте, но мы не принимаем без выписки из домовой книги.

- Да как же не принимаете бездомного, если он по-настоящему бездомный? - дивовался я.

- Ничем я не могу вам помочь, - участливо посетовал охранник. - Лучше обратитесь к дежурной. - И он милостиво указал мне в сторону местного телефона.

На другом конце провода дежурная хладнокровно подтвердила слова охранника, что бездомному без выписки из домовой книги столичные социальные заведения недоступны, согласно утверждённому порядку приёма граждан в социальные заведения Москвы.

Так, не солоно хлебавши, я отвалил в ночь, поднялся на платформу электрички, облокотился о железные перила и горько-прегорько заплакал, нисколечко не подозревая, что произошедшее в тот вечер было банальнейшим предостережением и неприкрытейшим намёком нестоличному бродяге на тщетность заполучить ему какую-либо помощь в московских социальных заведениях. Правда, тогда я ещё легкомысленно полагал, как и доверчивый обыватель, усыплённый помпезными слёзными заверениями чиновников с экранов телевизора о слаженной работе социальных служб, якобы всячески огораживающих малоимущих и нуждающихся от лишних потрясений благодаря реализации проектов социальной помощи населению, что столкнулся лишь с qui pro quo (лат. - недоразумение), несуразицей, вопиющей и глупой шуткой недалёкого клерка, сфендрившего от благосытности и довольства. Ибо - немыслимо, аморально и безбожно было бы дать отворот-поворот бесприютному бедолаге, добросовестно приковылявшему motu proprio (лат. - по собственному побуждению) в пристанище для бездомных, дабы не шастать в непредсказуемой столичной ночи и не попасть ненароком в криминальную переделку.

С этими мыслями я брёл на следующий день по Новой Бассманной мимо больницы РЖД, церквушки святых первоверховных апостолов Петра и Павла, издательства «Художественная литература», арки в Сад имени Баумана. У театра «Новый Балет», куда ещё в конце 90-х под названием театр «Пластических искусств» я частенько заглядывал на различные постановки по приглашению знакомых актёров, свернул в 1-ый Бассманный переулок, прошёл метров сто и вошёл в административное здание. Охранник вызвал, по моей просьбе, сотрудника из Отдела по работе с бездомными, и спустя минут десять в фойе появился полноватого телосложения, с устало отрешённым видом, обильно надушенный недорогим одеколоном мужчина лет пятидесяти. Несмотря на то что в холле находились только я и охранник, вызванный сотрудник деланно покрутился-повертелся на месте, якобы кого-то пристально высматривая-выискивая, и, не обнаружив нужный ему объект, повернулся, чтобы явно ретироваться. Неопределённость и неустроенность, надобно заметить, притупляют ум, делают человека малоразвитым, элементарные истины объясняются им невообразимо коряво, сумбурно, неуклюже, да и окружающий мир воспринимается грубо, но развивают зоркость глаза, невероятную сноровку и делают сердце чутким. Нет-нет, не таким невообразимо впечатлительным и чрезвычайно ранимым, как у мятущихся недюжинных творческих натур, со студенческой скамьи прошедших через непостижимые для понимания нормального человека испытания души и тела ради эпизода в кино, роли в театре, публикации на страницах журналов и газет, от которых духовно неразвитый сиволапый «толстокожий» балбес, отпетый алкоголик или замордованный бездомный давным-давно провалились от стыда сквозь землю и сгорели в геенне огненной. (Деликатно умолчу о неистребимой паталогической потребности тонких творческих натур уничтожать безответное, бесправное и безмолвное живое существо ради реализации шальных творческих своих амбиций, дабы заполучить премию или грант на фестивале.) Привычка к хреновым ситуациям делает неприкаянного человека по-настоящему очень и очень восприимчивым. Поэтому без особого труда можно было сообразить, что странное поведение полусонного, апатичного, с меланхолическим видом вызванного сотрудника, изнемогающего, возможно, от своих прямых обязанностей, не сулило мне ничего путного. Дабы не остаться с носом, я решительно сделал шаг ему наперерез и скороговоркой залопотал:

- Не вы ли из отдела по работе с бездомными? Это я просил вас позвать.

Мужчина ненормально закатил полусонные свои глаза - то ли от усталости, то ли от равнодушия - и нехотя тихо произнёс:

- Где ваш паспорт?

Я протянул документ.

- Присядем, - еле-еле слышно предложил он, указывая на стоящие у стены крупнокалиберные стулья рядом с малокалиберным столиком, как на символ величия и ничтожества в государственном учреждении. И сам он тотчас грузно плюхнулся на стул.

- Слушаю... Что у вас?.. - прошептал мужчина, старательно принявшись  переписывать в свою тоненькую тетрадку данные моего паспорта.

- Мне жить негде и негде ночевать, - заоткровенничал я. - А снять жильё я нынче не могу. У меня отсутствует работа. На работу же я не могу устроиться в связи с отсутствием у меня регистрации по месту пребывания. Я не могу даже купить у приятелей чёртову регистрацию, потому что у меня нет средств. Несколько месяцев я проживал по контракту в общежитии университета на Ленинских горах в качестве стажёра, но срок моего проживания давным-давно закончился, а околачиваться на улице у меня больше нет никаких сил. Я обращался в ночлежку, но меня не принимают. От меня требуют выписку из домовой книги. А где же я возьму выписку, если у меня нет дома?

Мужчина неторопливо открыл страничку в моём паспорте, где должна была бы красоваться всемогущая отметка по месту жительства, и, не обнаружив оную, состряпал на своём лице нескрываемо кислую мину. Затем - пристально уставился прямо мне в глаза, словно посчитал отныне моё красноречие малодостоверным и неправдоподобным.

- Странно... - лениво и задумчиво произнёс, будто размышляя о чём-то совсем другом. - Насколько мне известно, сейчас полно свободных мест. Попробуйте-ка обратиться в другие места.

- Как раз сегодня я звонил и в другие места, - откровенно доложил я. - Но везде говорят одно и то же: зазря, мол, не приезжайте, потому что всё равно не примем без выписки из домовой книги и справки из санэпидемстанции. Местонахождение санэпидемстанции мне ещё милостиво продиктовали, а вот что делать с выпиской из домовой книги я просто-напросто ума не приложу.

- Ну, а я чем могу помочь? - вдруг выказал самоутешительное глубокомысленное умозаключение мужчина.

- Вы ведь можете позвонить директору какой-нибудь ночлежки и сказать обо мне, - наивно предложил я вариант.

- Что вы! - воскликнул сотрудник и даже разобиделся. - Я не могу вмешиваться в работу социальных заведений! Директор самостоятельно принимает решение о приёме граждан на ночлег!

Озвучив сногсшибательную для моего ума-разума оригинальную мыслишку, мужчина стремительно встал, протянул мне мой паспорт и невозмутимо неспешна побрёл прочь.

- Разве столичные социальные заведения находятся в частных руках, если вышестоящие органы не могут... - бросил было я вдогонку удаляющемуся негостеприимному сотруднику по работе с бездомными, но тотчас осёкся на полуслове, онемев от увиденного: на ходу он широко расставил свои ноги и неприкрыто вызывающе сделал откровенное движение правой рукой, очень и очень напоминающее почёсывание у себя в паху. Сотрудник из Отдела по работе с бездомными словно продемонстрировал передо мною, до какого места были ему мои хлопоты обрести крышу над головою. Он даже не соизволил обернуться.

Ах ты, боже мой, читалось в нескрываемо раздосадованном его поведении, припёрся какой-то неведомый бесприютный гастролёр со своими злоключениями, выстраданным желанием обрести ночлег, и бесстыдно просит впустить его в богоугодное столичное заведение, словно на землю обетованную! Да, коли ты, голяк немосковский, имеешь гражданство да не шутишь, предоставить бумажку важную и нужную из домовой книжки! Страна, прощающая другим странам-должникам десятки миллиардов долларов, увеличившая ежегодно стабилизационный фонд для будущего поколения в годы нефтедолларового и газорублёвого изобилия, интенсивно разрабатывающая субсидирование кредитов на покупку дома, машины, бытовой техники для тех, у кого уже есть квартира, автомобиль, сколоченный капитал, не может легкомысленно себе позволить раскошелиться на корку чёрного заплесневевшего куска хлеба для неведомой голопузой образины! Тем паче - «чур, не слушай наша избушка–хороминка, не тут слово сказано!» - предоставить непрошенному иногороднему мазурику койко-место в столичной ночлежке! Вот ежели б у тебя был дом, состояние, а ты своё добро пропил, продал, прожрал, проиграл, - тогда смог бы рассчитывать на сочувствие, сострадание и даже посильную реальную социальную помощь! А эдак, слыханное ли дело, припёрлась безвестная немосковская замухрышка, пусть даже по внешнему виду добропорядочнейшая и красноречивейшая, и жаждет нахаляву проникнуть в столичное козырное заведение. Да, пропади ты пропадом на веки веков со своею моральной чистотой и душевным богатством, точь-в-точь как подыхали в тридцатых годах беспомощные, задрипанные и окончательно опустившиеся дворянишки, как чуждый государству социальный элемент! «Не суй рыло в чужой огород»! «Всяк сверчок знай свой шесток»! «Из семьи лишний - шуму меньше»! Да-да, так и заруби на своём поганом чужестранном носу, голопузая нестоличная мерзкая дрянь!

Солнце восходило и заходило, а я - как вчера, позавчера и годы назад - бессодержательно и глупо прожигал нерадушные мои дни-денёшеньки, шныряя по уличным столичным просторам мимо хиреющей зелёной растительности с облупившейся корой, полуразрушенными стволами, оголёнными корнями, обрезанными-обрубленными до безобразия ветками, вдыхал уличный смрад, слушал неумолчный грохот автомобилей и испытывал жутчайшее переутомление, лелея химерическую надежду скрыться от прицела чужих глаз хотя бы ненадолго. В голове мелькала одна шальная мыслишка за другой вперемежку со строчками из стихотворения Игоря Северянина: «Мне хочется расхохотаться // И разрыдаться — и не жить!» Я выискивал пути спасения, перенося треволнения на самокопание в связи с чуждым мне желанием пить горькую, заниматься прелюбодеянием, словоблудием или гибельным криминалом. Неожиданно я ухватился за нить Ариадны: может, прийти в ночлежку в неурочное время в конце рабочей недели, когда начальство свалит на выходные по домам, сослаться, что, дескать, не успел подготовить нужные документы. Авось, примут хотя бы на две ночки. (Ну, до понедельника.) По крайней мере, отосплюсь более-менее. Глядишь, утро вечера мудренее. Дерзкий мой план показался мне единственно верным. И я безотлагательно отправился до ближайшей от моего местоположения санэпидемстанции, чтобы заполучить хотя бы одну из важнейших справок для ночлежки.

 

III

 

Я вышел из метро «Улица 1905 года» у скульптуры, изображающей грозного казака на лошади, нещадно лупасившего плёткой рабочий класс, нырнул в подземный переход и вынырнул уже возле Московской газетной типографии. Спустившись по Звенигородскому шоссе до Красногвардейского бульвара, я прошёл несколько сот метров вдоль бульвара и остановился возле одноэтажного дома барачного типа. Вход в здание с центральной стороны был мне заказан. Некая досужая немолодая женщина милостиво объявила, что справки для ночлежек выдают с противоположной стороны, а заодно там и моются бесплатно. Благо, день мужской.

Позади здания вход мне преграждала запертая металлическая калитка. И я решил смиренно подождать.

Потихоньку к металлической калитке с разных сторон стекалась компания потрёпанных, затасканных, полумёртвых, измученных мужиков, которых, согласно общеустановившемуся мнению, общепринято называть одним неверным словом «бомж». Хотя хронический алкоголик и бездомный, - это совершенно разные социальные группы населения. Пьяница-скандалист с необузданным и взбалмошным нравом, неважнецким голосом, сумрачным взглядом, да и сердцем не без червоточины по причине добровольной блудной своей наклонности вкупе с неуёмным безбашенным желанием наливаться горькой до чёртиков вовсе даже и не бомж. Какой же он бомж, когда у него, как правило, имеется собственное жильё, постоянная прописка, социальные гарантии и полис обязательного медицинского страхования. Скорее всего, этот человек представляет собою нечто среднее между странником и хроническим больным. А вот человек реально без определённого места жительства — это далеко не всегда забулдыга. В большинстве случаев, это законопослушный и добропорядочный гражданин, как правило, выходец из республик бывшего СССР. После развала великой и могущественнейшей державы он пожелал остаться в цивилизованном европейском, как ему показалось, государстве XXI века, политика которого была направлена на создание условий для полноценного развития каждого человека. Какое-то время эдакий новоявленный гражданин работал на предприятии, стройке, в высшем учебном заведении, театре и кино, снимал жильё или проживал в студенческом и рабочем общежитии, имел, до поры до времени, временную регистрацию по месту пребывания, неизменно оставаясь бомжом, потому что в его паспорте отсутствовала какая-либо отметка по месту жительства. А отсутствие прописки делало его очень и очень рентабельным государству с экономической точки зрения. С одной стороны, бездомный был невероятно работоспособен, покладист, до умопомрачения боязлив, никогда не протестовал, не высовывывался понапрасну и не афишировал катастрофическое социальное своё положение, но делал статистику народонаселения страны. С другой - государство освобождало себя от социальной ответственности по отношению к бездомному, как социальному нулю. Ему не были предусмотрены никакие социальные гарантии. Ежели у бедолаги вдруг не оказывалось работы или временной регистрации, но экстренно ему требовалась финансовая или жилищная помощь, от него тотчас отворачивались общественные объединения, государственные учреждения, правозащитные сообщества и, если хотите, вселюбящий Всевышний. Общественное устройство и правосудие подавали признаки жизни в мученической судьбе бездомного исключительно, если надо было его пуще прежнего застращать или упечь ещё подальше от общества. От безысходности, ненужности и отчаяния бедолага постепенно опускался по социальной лестнице и вскоре превращался в среднее между отпетым алкашом, странником, хроническим больным и откровенно идиотом, которому больше ничего не оставалось, как с головой окунуться в гибельный криминал или порочную страсть, чтобы как-то выжить и не сдохнуть от голода.

Эта полуистлевшая и жалкая разношёрстная группа хронических алкашей и отчаявшихся бездомных неспешна собиралась у металлической калитки санэпидемстанции, посасывая недопитые бутылки горькой, перебирая содержимое своих сумок и пакетов. Кто-то с интересом рассматривал редких мимохожих, рассуждая примерно так: кто, дескать, из чванливых, высокомерных дядек и тёток назавтра окажется на его месте? кого безжалостное и неумолимое богобоязненное цивилизованное общество спишет на основании отсутствия в его паспорте какой-либо отметки по месту жительства. Бедолаги беспрерывно делились друг с другом ночными скитаниями-шатаниями, незаметно сводя любую тему к жратве, точь-в-точь как в армии срочники переводят любую беседу к еде, страдая первые полгода от нехватки. Общепризнанное убеждение, что бомжи и алкаши сплошь и рядом едят собак и кошек, - откровенная выдумка, распространяемая раскормленными и пронырливыми обывателями, успешными бизнесменами, наслаждающимися сиюминутной насущной сытостью и благополучием.

Увы, бездомный, разжившись даже незначительной суммой, отдаст голубям, воронам и собакам последнее от скудного своего пайка в отличие высокомерного и тщеславного интеллигента, отстреливающего ради потехи зверя и птицу.

«Почему я должен кормить всякую тварь? - с презрением бросит интеллигент-честолюбец. - Что мне от этого будет?»

Со студенческой скамьи он привык размышлять и делать исключительно с практической точки зрения. Его так и приучили всезнающие учителя и любящие родители: хочешь, мол, быть успешным, конкурентоспособным, рентабельным и эффективным (что, кстати сказать, никак не вяжется с состраданием и божественным милосердием), - ничегошеньки не делай понапрасну. Вняв советам и мольбам вездесущих советчиков, шестнадцати-семнадцатилетний подросток большую часть своего времени тратит на подробнейшее изучение биографий сокурсников, чтобы своевременного поддударить для безболезненного решения жилищной своей проблемы, наладить нужные связи с пользой для карьеры. Со второго курса этот честолюбивый интриган живёт в общежитии в трёх-четырёхместной комнате совершенно один, подсуетившись за лето прописать «мёртвые души». В девятнадцать-двадцать лет он уже великий комбинатор, мастер вертеться-крутиться в нужных кругах, налаживая нужные долгосрочные деловые связи, продумывая каждое своё слово, движение и каждый шаг. К пятому курсу это уже вполне состоявшийся прожженный проныра, первоклассный шустрик, откровенный плут, достигший колоссальной сноровки и мастерства манипулировать другими для дальнейших авантюрных своих операций в отличие от добропорядочнейшего олуха-простака, нескрываемо презираемого пронырливыми профессорами за то, что он неисправимо безвозмездно помогает на улице неизвестному ему пацану подкачать или поменять колесо от велосипеда, покормит бездомных зверей и птиц.

«Негоже, Саша, неразумно тратить драгоценное своё время на всякую чепуху!» - попрекали меня почтейшейшие профессора-очкарики, в своё время артистически умело прикидывающиеся буйными психопатами, дабы скосить от армии.

Появление в компании пьяниц и бродяг интеллигента, коим по внешнему виду представлялся я, никак никем не воспринималось. Знать, нередкое явление. На измученных неприкаянностью их лицах можно было прочесть одно: да, у нас несходство внешнее, разноголосица вкусов, потребностей, пристрастий, да и разный внутренний мир, но — нас объединяет общее безысходное социальное положение: мы - отверженные! мы - социальные нули! мы — отщепенцы общества!

- Нет, не всё так просто, - без кривляния, кичливости и дуракаваляния доказывал один бродяга другому. - Веришь ли, Толян, а дерево тоже всё понимает, и куст всё слышит, и зверь имеет свой разум, и птица характер. Это тебе, прикинь, не козу драть.

- А мы ещё покажем черномазым! - грозил алкаш с удручающим видом от количества выпитого. - Наш министр Вооруженных сил увеличил на вооружение миллиарды!

- Этими деньгами можно было бы накормить тебя, меня, обеспечить нас добротным жильём, - продолжал вышеупомянутый. - Они собирают-сохраняют деньжищи в стабилизационный фонд для будущего поколения, помпезно называя кубышку национальным достоянием, а я должен нынче подыхать. Нетушки, я хочу заполучить чёткий ответ: на каком-таком основании меня вычеркнули из списка желающий жить по-человечески? По какому-такому праву я обречён? Нынче разве светопреставление? Наводнение? Голод? Мор? Война? Аномальные явления? Для чего посылают меня пахать чёрнорабочим с гастарбайтерами? У меня высшее образование. Я - законопослушный гражданин страны. Я хочу приносить пользу себе и обществу. А я не могу устроиться на работу без прописки в паспорте.

- Нужно страну защищать! - не унимался забулдыга, пожелтевший количества выпитого.

- А они отмазывают своих отпрысков от армии, посылают их учиться за границу, беспрестанно увеличивают себе зарплату! - не унимался бездомный. - Погляди на их сытые, ухоженные, с двойными подбородками хари. Они сетуют на нелёгкую свою долю, а сами ходят холёные, упитанные, весёлые. Кожа на их теле блестит от довольства. Их невозможно палкой согнать с кресла. Лишь могила заставит их покинуть кабинет с телефонной трубкой в руках. Для чего заставляют меня размахивать кулачищами, устраивать зубодробительное представление? Умному говорил и дураку не дам покою!

- Мне Жирик отвалил пятьсот рублей! - хвастал алкаш.

- А мне Жирик ни... не дал!  - дулся другой с особенно резким и устойчивым запахом перегара.

- Ты, безголовье, клянчишь у него деньги на хлеб, а сам заявился к нему вдребезги пьяный, как последняя блядь! - вмешался третий.

- Зажал он, сука!

- Хайло-то своё укрой, дурак ты ненормальный!

Схлестнулись в словесной перепалке. Закипел нешутейный спор. Но щёлкнул засов, и горемыки вмиг умолкли.

Отпёрли металлическую калитку, и все молча заторопились к входу.

Я помедлил, терзаясь неизведанным чувством стыда за предстоящую унизительную процедуру санобработки, которую бродяжки называли «прожарка-пропарка». Не в силах перебороть застенчивость и страх, я поплёлся прочь от этого места.

 

IV

 

Проплутав вдоль да около два часа, я всё же возвернулся к санэпидемстанции. Как ни крути-верти, а заполучить справку для ночлежки иначе у меня не было никакой возможности. И я отважно предстал пред ясные очи белого халата.

- Почему так поздно?! - нелюбезно поприветствовал меня белый халат лет пятидесяти.

- До закрытия ещё целый час, - наивно возразил я.

- Ещё будешь здесь разговаривать! - враждебно одёрнул меня белый халат.

Я вздрогнул от беспричинной грубости и необъяснимой ко мне ненависти, лихорадочно пытаясь найти объяснение нетерпимому ко мне отношению. За что взбеленилась многоликость, многогранность естественной человеческой души? За что меня невзлюбила? Что я сделал худого? Нечто рылом не вышел? Цветом кожи? Формами и размерами моими телесными? Силой физической, интеллектуальными моими качествами, цветом моих волос? Может — национальностью и расой? Или - произношением и говорком? Ужель вид был мой настолько паскудный, что отныне я должен стать ещё нерассуждающим дебилом? Я не плету косоплётки, не лезу вперёд батьки, не сотрясаю дрязгами, не сквернословлю, не буяню, не валяюсь в полубессознательном состоянии, не источаю зловоние! Я не топаю копытами, не махаю граблями. Токмо, правда, когда участвую в массовках. Уши развесить не заставлял, языком города не брал. Не выфантывал! Не бременский я музыкант и не менестрель с бандурой, чтобы петь-заливать, заниматься словоблудием. Ничегошеньки плохого я не наделал: не грубил, не наглел, не выказывал бахвальства, не прекословил. Наоборот, кроткого я характера, уравновешенного нрава, мягкий в общении, чрезвычайно скромный и совестливый. Не рогатое я, чтобы по принципу: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Я — скорпион! Отчего фамильярность, грубость, хамство и ненависть по отношению ко мне, словно жили мы на разных планетах и в других мирах? Будто белый халат не ходил на толчок и не делал со смертоносным запашком от безмерного количества сожранного недоваренного мяса с кровью? Будто он не мог, как и я, заболеть неизлечимой болезнью и умереть в любое мгновение? Словно он ведал наверняка, что отпрыски его будут застрахованы от непредвиденных ситуаций, и последние дни своей жизни им не придётся доживать в кандалах где-нибудь в глухой, бескрайней и холодной Сибири, как разнесчастным декабристам, выросшим в величественной обстановке роскоши, довольства и всеобщего благоговения. И богочеловекам с неограниченной властью, наслаждающимся покоем под покровительством Всевышнего, отрубали головы под всеобщее ликование, расстреливали их безжалостно в подвале. Но - белый халат посчитал, что имеющееся у него волею случая жильё и постоянная прописка автоматически делали его выше, лучше, круче, нежели я. А разве я не такой, как он? Как все? И я образованный, с воспитанием ничуть не ниже, а может, порядком даже большего. И я по мироощущению поэт и славный херувим. Для чего игнорируют интересы моей такой же «божественной» персоны? За что желают вздрючить? Для чего различают в правах? Мне, как «центру Вселенной», «отблеску Бога», «венцу всего живого» спать-де хочется и кушать-де надобно!

У, как мерзко и постыдно выслушивать оскорбления ни за что ни про что! У, как коробило социальное разделение в цивилизованном государстве XXI века! Меня, независимого, образованного, энергичного, пытаются превратить в покорного тупицу, сущего остолопа и откровенного паяца на основании моей бесприютности и упрямого моего нежелания жить по пословице ладан на вороту, а чёрт на шее! Вместо того чтобы ужаснуться удручающему социальному неравенству и дискриминации в современном обществе, открыто возмутиться, что до сих пор люди живут в трущобах и на улице, а жизнь их ценится меньше напёрстка, ровно в Средневековье, когда слабых, немощных и новорождённых душили прямо на улице, оставляли подыхать в сточной канаве и помойной яме, - современные ушлые писатели-сердцеведы, пронырливые члены интеллектуально-научного сообщества, раскормленные и заносчивые горе-психологи, воображающие себя знатоками человеческой психики и непревзойдёнными мастерами понимать природу человека на основании сиюминутного своего успеха в бизнесе, политике или искусстве, почему-то уверенные в своей особенности, непогрешимости, уникальности, неуязвимости и непокорности бедам и неудачам, рьяно мне советовали, уподобившись бесам-соблазнителям, поднаторевшим в разнообразных искушениях, умело обойти закон, использовать мерзопакостнейшие способы и приёмы для благополучного обстряпывания всяких-разных сомнительных делишек, решения жилищной проблемы, скопидомства, подковёрной борьбы. И продолжи я, послушно напялив на себя лицемерную маску безупречно порядочного мужа, побойчее флиртовать с Татьяной из Мытищ, Жанной из Москвы, прочих сексуальных моих партнёров, - заимел бы столичную прописку, жильё, связи, исключительное положение в обществе. И мне, откровенному блудодею, пройдохе и подлецу, засвидетельствовали бы глубочайшее почтение социальные, медицинские, общественные, правозащитные и правоохранительные службы! Общество запело бы в мою честь неисчислимые благословенья!

Ах, какая роковая национальная неизбежность! Никого ничуть не интересовало, что сами они, восхваляя втихаря некую тайную силу, могущественнейший «перст божий», считая себя якобы отмеченными «божьей благодатью», которая надёжно их оберегает, попав в самую незначительную критическую ситуацию, будучи невероятно суеверными, запуганными неведомым и страшно уязвимыми, молниеносно терялись, впадали в панику, испытывали невообразимейший ужас и депрессию, выход из которых видели исключительно в алкоголе, заливая горе своё нестрашное безмерным количеством горькой, будто in vino veritas (лат. - истина в вине), вступали в криминальный сговор, наводили тень на плетень на родственников и знакомых, участвовали в неблаговидных делах, не гнушались заниматься прелюбодействием с полубезумными и полуживыми, но страшно могущественнейшими старикашками и старухами от мира политики, науки и искусства.

Спрашивается, разве человек изменился с незапамятных времён, когда официально делили людей на недочеловека и благородных кровей? Разве прошли времена, когда пугали: будешь, мол, фордыбачиться и поднимешь невообразимый ор, - вмиг отправим куда надо, упекём на веки вечные, лишим чести, достоинства, памяти? Ну-ко, ты, социальный нуль, сделай малейшую попытку достойно ответить! Ну-ко, отщепенец, попробуй-ка посопротивляться! Тотчас выставим на всеобщее посмешище, заклюём, посадим!

У, как гадко, мерзко, пошло, душно! Ведь я же и без того опозорен сам перед собою, ибо должен бояться шарлатана, порочного с ног до головы, похотливого распутника с гнусными инстинктами, негодяя и подлеца с тупорылой физиономией головореза, но имеющего собственное жильё, постоянную прописку, а потому развращённого лаской и заботой департамента социальной защиты населения. Какая-нибудь полубезумная сволочь будет нахально передо мною спесиво хорохориться, кочевряжиться, ерепениться, а я не смей и пикнуть. Я не моги дать себе волю ответить ему соответственно. Ибо - меня вмиг задержат, как антисоциальный элемент. Его, изнасиловавшего ближнего, замучившего зверя и птицу, постараются во что бы то ни стало оправдать, предоставив ему бесплатного хитроумного адвоката, который без труда докажет, что виною явились якобы внешние обстоятельства: государственная система, общественно-политическая обстановка, массовый алкоголизм, наркомания, пищевые отравления, отсутствие работы, неуверенность в завтрашнем дне, нервно ускоряющийся ритм жизни, открытия в науке, морально-нравственный прогресс, научно-логическое мышление, общечеловеческая шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, эпилепсия, невротические расстройства, циклическая активность солнца, «профессиональная деформация личности», заболевание, называемое «синдром менеджера», «синдром ожидания зимы» и даже, о боже, «синдром Стендаля».

Ах, как мучило, томило и бесило бессилие что-то исправить и доказать. Нужно было либо помалкивать, ровно пришибленному, опускаясь ниже и ниже на дно общества, либо ничтожнейше подстраиваться, юлить, изгибаться, изворачиваться, проявлять вызывающие верноподданнические манеры лизоблюда, валять откровенного дурака - словом, терпеть унижение, чтобы окончательно не засохнуть и не зачахнуть. Неуж те, кто валяется в бессознательном состоянии на улицах столицы, имеют больше гордости, чести и достоинства, ибо - они отказались ловить с пришепётыванием, заискиванием, лебезением и масляным выражением ласкающий взгляд любого, кто стоит выше по социальной и должностной лестнице! О, завести знакомство с тем, кто выше тебя хотя бы одним чином, как написал бы Николай Васильевич Гоголь, это особенность русского человека! Бродяжки же остались самими собою, пусть потрёпанными, поношенными, помятыми, отчаявшимися, немощными, забитыми, увядающими побирушками, больше смахивающие на «непогребённых мертвецов», ищущих «удобные могилы», но - независимыми, гордыми, а не благосытными и уважаемыми в узких кругах жуликами и ворами в законе!

- Мне нужно получить справку для ночлежки, - с придыханием примирительно пролопотал я, покорно понурив голову, привыкая к унизительному положению бесправного существа.

- Раздевайся! Что встал столбом! - бесцеремонно швырнул мне в лицо белый халат. - Иди в душевую! Торчать тут из-за вас целый день!

Выполнение своих обязанностей тяготило, мучило и, возможно, оскорбляло белый халат. Государство платило ему деньги за проведённые часы непосредственно на работе, а ему было недосуг. Он ссылался на занятость какими-то другими делами, которых было, очевидно, у него непочатый край. И он вымещал на мне свою неудовлетворённость нелюбимым делом, маленькой зарплатой. Казалось бы, ничто не могло умилостивить очерствевшее его сердце. Хотя - чу! На груди его блеснул золотой крестик!

Увы, он не страшился ни возмездия земного, ни кары небесной с его праведным судом, сонмами неисчислимых злых духов, которые, нужно заметить, страшились молнии, креста, святой воды и ладана, что говорило о наличии у нечисти совести!

Я разделся догола, прошёл в небольшую душевую, встал под струю воды.

У, как вода меня питала, бодрила, наполняла жизненной энергией, давала мне силу! У, как я расцветал, словно растение после дождя! Нервное возбуждение потихоньку погасло, и я немножко успокоился. Чтобы окончательно не раздражать белый халат, по-быстрому я закончил помывку и спешно вышел в раздевалку.

- Одевайся! - небрежно буркнул халат, внимательнейшим образом оглядев нагое моё тело. - Сейчас тебе выдадут справку!

Таким образом, меня не стали обрабатывать каким-то раствором.

 

V

 

До вечера бесцельно я проконтыбасился по городу наобум, а в девятом часу скорёхонько попёр уже на север столицы. Долгонько я шнырял среди корпусов реального гостиничного комплекса, выискивая-вынюхивая нужный мне дом, точь-в-точь как неустрашимо рыскает среди халуп, вынюхивая курятник, голодный серый волк, дабы найти временное спасение. Моё внимание привлекла территория, огороженная высоким бетонным забором, за которым виднелся небольшой двухэтажный дом из красного кирпича, - цвет реального гостиничного комплекса. Преграждавшие мне вход на территорию наглухо запертые ярко выкрашенные металлические врата смахивали на воинскую часть. Однако контрольно-пропускного пункта поблизости я не обнаружил, что подтверждало житейскую обыденность, согласно которой человек, обладая двуличностью (не говоря уже о неимоверно растяжимой его совести), делал всё в кипучей своей деятельности по двойному стандарту. Другими словами, надо было поискать непарадную невзрачную лазейку. Неспешна я поплёлся вдоль бетонного забора и вскоре заприметил двух мужиков, нырнувших в мятую и скрипучую металлическую калитку со двора реального гостиничного комплекса как раз напротив автобусной станции. Я последовал за ними и оказался на довольно чистенькой территории, насколько, правда, мог охватить расстояние в предвечерний час притупившийся и усталый мой взор. Пройдя метров пятьдесят, я вошёл внутрь двухэтажного краснокирпичного здания.

У окна, на стуле, развалившись по-барски и закинув ногу на ногу, сидел охранник лет шестидесяти. Он безмятежно пялился в окно, контролируя полуржавую калитку и небольшую территорию. Рядом с охранником, уже за столом, располагалась дежурная почтенного возраста. Она с жаром объясняла какому-то полураздетому мужчине, что ключа от душевой комнаты у неё нет.

- Чего надо? - не вставая со стула, поприветствовал меня басом охранник, определив во мне чужака.

- Я пришёл поселиться, - ответствовал я.

- Тогда давай сюда документы, - нетерпеливо потребовала уже дежурная, не без удовольствия отделавшись от назойливого полураздетого мужика.

Я протянул мой паспорт, дивуясь, что в ночлежке у бездомного сразу же требуют документы, будто пришёл он устраиваться в правительственную здравницу.

- Где твоя справка из санэпидемстанции? - пробурчала дежурная.

Я всё отдал.

Охранник с нескрываемым любопытством стал меня разглядывать, позабыв даже о территории. Дежурная скрупулезно изучала мой паспорт, словно проверяла крупную денежную купюру на фальшивость. Я же с настороженностью пялился на обитателей ночлежки, входивших время от времени с улицы, и старался определить атмосферу богоугодного заведения.

- Паспорт выдан в ОВД «Марьина роща» города Москвы, - вслух и чётко прочитала дежурная, прервав аналитическую работу моего ума. - Контингент наш!

Я чуть-чуть не прыснул со смеху: забавно, да и только, что новоприбывшего в ночлежку определяют не по социальному его положению, не по физическому или моральному состоянию, но по месту выдачи паспорта.

- А где твоя прописка? - с нескрываемым недоумением воскликнула дежурная, перелистывая туда-сюда страницы моего документа.

Не исключено, она удивилась бы намного меньше, а может, вообще бы не обратила никакого внимания, если б в моём паспорте обнаружила регистрацию по месту жительства где-нибудь на Луне или планете Марс.

- Да если б у меня было местожительство, - заоткровенничал я, - разве б я заявился в ночлежку?

- Но ты же где-то жил раньше? - наистрожайше спросила дежурная и прищурилась, словно заподозрила меня в неправдоподобном и криминальном.

Охранник даже заулыбался, нескрываемо показывая своим видом, что так-де они подлавливают лгунишек и лже-бездомных, стряпающих непристойные и неправдоподобные душещипательные понапраслины.

- Раньше я жил в общежитии: сначала в Свердловске, а затем - в Москве, - выложил я краткую мою биографию.

- Вот и ступай в своё общежитие! - торжественно озвучила напутственную речь дежурная и протянула мне мой паспорт.

- Понимаете, - решительно возразил я, - нынче я не имею никакого права занимать место в общежитии, так как не являюсь уже ни студентом, ни стажёром.

- Но ты же где-то жил раньше до общежития, - привередливо допрашивала дежурная, сверля меня неподвижно-проникающим взглядом.

- До общежития и после общежития, - продолжал я откровенничать, - я снимал комнату. А сейчас у меня нет средств снять даже койко-место.

- Ну, а где у тебя вообще прописка? - раскочегарясь от любопытства, выуживала у меня новые и новые подробности дежурная.

- У меня были временные регистрации. Вот, могу вам показать, - ответствовал я и достал из моего потёртого портфеля толстую пачку документов, специально приготовленную на всякий случай.

- Знаешь, ты эти бумажки засунь кому-нибудь в одно место! - надувшись, порекомендовала дежурная. - Знаем мы ваши регистрации. И я могу тебе наделать их целую кучу.

Диво дивное, да и только: для чего нужны были временные регистрации по месту пребывания в Москве, если фактически они никому не были нужны, и никто не воспринимал их всерьёз, нескрываемо считая откровенной фикцией, придуманной процедурой для незаконного обогащения должностных лиц и москвичей.

- Ты принеси выписку из домовой книги, где ты снимал там свою комнату, - вдруг участливо порекомендовал охранник.

- Понимаете, никто не выдаст мне выписку из домовой книги, где я был временно зарегистрирован, - объяснял я, раздосадованный неграмотностью сотрудников ночлежки. - К тому же проживал я в одном месте, а зарегистрирован был по гостевой в другом, как многие немосквичи.

- Без выписки из домовой книги мы не принимаем, - резюмировала дежурная и протянула мне мой паспорт.

- Да как же не принимаете в ночлежку человека, у которого действительно нет дома и которому реально негде ночевать? - вспылил я, обескураженный услышанным идиотизмом. - У меня даже в паспорте указано, что я бомж. Ведь это просто смех и грех требовать у бездомного в ночлежке выписку из домовой книги, которая бы подтверждала, что у него есть жильё! Какой же он тогда бездомный, если у него есть дом. Ведь я пришёл устраиваться не в кремлёвский дом отдыха и не в белодомовский санаторий. Я пришёл обрести крышу над головою в социальной гостинице для бродяг!

- Ты тут, давай, дурака не валяй! - нехорошо рявкнул басом несловоохотливый охранник и нахмурился. - В паспорте у тебя записано, что ты родился в Казахстане, - вот и поезжай в свой Казахстан. Много здесь таких...

- Вот именно! - ехидно поддержала его дежурная. - Вам что здесь, в Москве, мёдом напомазано?

Ошалев от бессилия что-то доказать, я схватил мой паспорт и собрался было сию минуту покинуть недоступное и неприступное для нестоличного бездомного московское социальное заведение, но — тревожная мысль: а где мне нынче ночевать, когда дремота до невозможности доканывала, когда в голове от истощения и усталости царил невообразимейший кавардак, да и мыкаться в непредсказуемой столичной ночи было уже небезопасно для жизни и здоровья, - крепко приковала меня к месту. Будучи изобретательным на выживание, я стал выискивать пути спасения и лихорадочно собирал растрепавшиеся мои мысли, чтобы во что бы то ни стало стараясь нащупать нужную интонацию, манеру поведения с сотрудниками ночлежки, чтобы постараться убедить, что мне экстренно нужна крыша над головою. Для этого я использовал «similia similibus curantur», что в переводе с латинского означало «подобное подобным излечивается».

- Поглядите, у меня российский паспорт, - аккуратненько выказал я  незыблемейший и, казалось бы, неопровержимейший факт, который должен был бы молниеносно обезоружить самого придурковатого скептика, дилетанта и пентюха. - Согласитесь, значит, я — гражданин Российской Федерации...

- В паспорте у тебя указано, что ты родился в Казахстане! - прервала мой монолог дежурная, на которую неоспоримая истина не произвела совершенно никакого впечатления.

- Верно, - поддержал я непостижимо удивительную по глубине мысль, стараясь сохранять спокойствие и бесстрастность, - родился я в Казахстане, но родился ещё при советской власти, когда все были гражданами единого государства. Нынче я, как и вы, являюсь гражданином Российской Федерации. И тому подтверждение российский мой паспорт. Мне выдали его не абы-кабы где, но в Москве. И не неизвестно в каком месте, но в ОВД «Марьина роща». Видите, наполовину я даже москвич. А Казахстан, как верно вы заметили, это другое государство. Ну, как, например, Китай, США, Израиль или Германия, к которым я не имею никакого отношения, потому что я являюсь гражданином Российской Федерации.

- Ты поезжай в свой Казахстан и живи там, - продолжала молоть несусветную глупость дежурная. - Мы не принимаем из других республик.

-   Понимаете, - терпеливо просвещал я сотрудников ночлежки, - место рождения, как и национальность, вероисповедание, пол и даже, пардон, сексуальная ориентация, никак не влияют на гражданство, согласно Конституции Российской Федерации, по крайней мере, на сегодняшний день.

- Что вы тут понаехали в Москву? - не сдавалась дежурная, словно окончательно и бесповоротно решила довести меня до предобморочного состояния.

- Да потому что гражданин Российской Федерации имеет полное право находится там, где ему заблагорассудится. Это одно из великих завоеваний современной России. Россиянин, коим я являюсь с тысяча девятьсот девяносто восьмого года, имеет полное право проживать на любой территории России. Уехать жить в Казахстан, где я родился, я уже не имею никакого право, точно так как не имею права запросто уехать жить в Германию, где я служил в Группе советских войск. Или - уехать запросто жить в Украину, несмотря на то что по национальности я украинец. Для этого нужны разрешительные документы, понимаете. Когда я приезжал на похороны моей матери в Казахстан, где я родился, меня заставили временно зарегистрироваться, как гражданина другого государства.

- Написано в паспорте, что родился в Казахстане, - продолжала долдонить дежурная.

- Да какое имеет значение, где человек родился! - вспылил я, изумлённый неизлечимым идиотизмом. - Надо глядеть, какое у человека гражданство!

- А ты тут не буянь! - сурово выдохнул охранник и угрожающе посмотрел на меня. - Знаешь... мы быстро тебя...

Да, я прекрасно знал: мне несдобровать, лишь только посмею я заерепениться, закочевряжиться, зафордыбачиться. Мне быстро заткнут глотку, молниеносно скрутят в бараний рог. Без труда меня обвинят во всех смертных грехах рода человеческого, включая позор прародителей Адама и Евы, преступление Каина, предательство Иуды, языческое жертвоприношение Юпитеру, прелюбодеяние высокочтимых древнеримских церковных праведников. И я вновь, позорно примирительно низко опустив голову, продемонстрировал тупую рабскую покорность.

- Я даже и не знаю, что делать, - вдруг прервал невысказанные нерадужные мои мысли вслух вздох дежурной, заколебавшейся между состраданием, которое ещё не было окончательно замордовано преступным порядком приёма граждан в столичные ночлежки, и страхом сделать что-нибудь не по инструкции.

- А вы позвоните вашему начальству и уточните: играет ли какое-либо место рождения на гражданство, - дьявольски угодливо вымолвил я, желая закрепить нежданно-негаданно приобретённый успех, уверенный наверняка, что из белиберды дежурной в телефонную трубку никто ничегошеньки не поймёт на другом конце провода.

- Ты тут, давай, не указывай! - вновь неприязненно сурово предостерёг меня охранник. - Не хватало, чтобы из-за таких беспокоить людей дома.

Ах да, я не был похож и на человека в связи с моей бесприютностью и нищетой, ради которого можно было бы беспокоить кого-то, стоящего на более высокой социальной и должностной лестнице. Вновь, как вышколенный, но нашкодивший ребёнок, нижайше позорно я понурил голову в почтительной позе и вполголоса выдавил:

- Что вы, что вы, я не указываю вам! Как мне можно? Вы превратно меня поняли! Я только попросил вас, чтобы вы позвонили вашему руководству и спросили, может ли россиянин проживать на любой территории России?!

Дежурная громко чмокнула языком, заёрзала на стуле и растерянно поглядела на охранника. Затем — она нехотя взяла трубку телефона и набрала нужный ей номер.

У, как сердце моё невообразимо колотилось в ожидании судьбоносного. Я даже невольно сделал полшага вперёд и встал как вкопанный, зачарованный священнодействием.

- Марина Евгеньевна, - воскликнула дежурная в телефонную трубку, - звонит дежурная! Нет, ничего не произошло. Тут пришёл один без выписки из домовой книги, а справка из санэпидемстанции у него есть. Да, написано, что сегодняшнее число. Сам он родился в Казахстане, а регистрации у него нету.

Дежурная на мгновение умолкла и удовлетворённо закивала головой телефонной трубке.

- И я тоже ему говорю, чтобы он ехал в свой Казахстан, а он туда ехать никак не хочет...

- Скажите, - шепнул я, - что я, - гражданин Российской Федерации и что у меня российский паспорт, иначе подумают, что я гражданин другой республики.

- Не мешай человеку разговаривать! - рявкнул охранник, сурово оборвав мою просьбу.

Тьфу, чёрт бы всех побрал! Никак я не могу привыкнуть, что страна, которую я посчитал родной, старалась всячески не признавать меня за полноправного гражданина и человека, коим я упрямо и настырно продолжал себя считать!

- Хорошо, Марина Евгеньевна, я поселю его до понедельника на втором этаже, - прервал нерадостные мои размышления обнадёживающий возглас дежурной. - А вы уж в понедельник разберитесь, почему у него паспорт российский, а сам он родился в Казахстане.

С превеликим достоинством исполненного долга дежурная положила трубку на место и обратилась ко мне, облагодетельствованному милостью ниспосланной почтеннейшей матроны, уже поласковее, будто произошла чудесная метаморфоза, и я принял облик некоего существа, более-менее схожее с внешностью полноценного человека.

- Ничего, в понедельник выяснят, почему у тебя российский паспорт, - напоследок измыслила несусветную глупость дежурная.

Она встала из-за стола, повела меня на второй этаж. В каком-то кабинете выдала мне постельное обзаведение, завела в крохотную комнатушку размером, примерно, шесть на пять метров с тошнотворным запахом жуткого перегара, репчатого лука, чеснока, пота грязного тела, газов из длинной кишки, указала на верхнее место двухъярусной кровати и благодушно молвила:

- Вот эта твоя до понедельника. - И она тотчас удалилась.

Я, новопосвящённый, бегло окинул взглядом убогую лачугу, которая никак не походила на плакатное изображение апартаментов неказистого гостиничного номера, которые я лицезрел у касс станции метро «Парк культуры», заприметил три двухъярусных кровати, две тумбочки, два встроенных фанерных шкафчика: слева и справа. Кивком головы молча я поприветствовал присутствующих с полуобнажёнными торсами, по-быстрому заправил мою постель, разделся, забрался на второй ярус, крепко прижал к моей груди потёртый мой портфель и тотчас сладко уснул.