Околачиваться на улице у меня больше не было сил. Но и недорого снять хотя бы койко-место в задрипанной квартире у столичных отпетых алкашей никак не получалось. У меня просто-напросто не было средств.

И вот - однажды позвонила женщина на мой мобильный и предложила недорого койко-место в квартире на Сиреневом бульваре. Я бросился по указанному адресу, разыскал пятиэтажный кирпичный дом хрущевской постройки, поднялся на пятый этаж и постучал.

​

Дверь открыла пышнотелая вульгарного вида женщина шестидесяти лет, представилась квартирохозяйкой и предложила войти. В однокомнатной малогабаритной квартире я обнаружил целомудренного вида юношу в кровати, большепузого корейца, нетрезво искоса поглядывающего на меня вполглаза, большегрудую девушку, глубокомысленно слушающую музыку в наушниках. Квартирохозяйка повела меня на кухню и заговорщически прошептала, что девятнадцатилетний целомудренного вида Серёжка не был целомудренным уже с двенадцати лет, работает продавцом в обувном магазине на ВДНХ, скрывается от призыва в армию и успешно мотается по разновозрастным столичным бабам, одна из которых была от него беременна. Пятидесятилетний кореец нелегально продаёт бензин из цистерны бензовоза, на котором работает, никогда ночью не накрывается одеялом, поэтому из полуспущенных старомодных семейных трусов неизменно торчит сморщенный половой его член.

 

Квартирохозяйка по-дружески мигнула мне и добавила, что в последнее время он подбирается к ней, чтобы жениться и прописаться. О девятнадцатилетней Анжелине она сообщила, что та бесстыдно развешивает в ванной комнате свои трусы, чтобы мужики нюхали и мастурбировали всласть. Затем квартирохозяйка поведала о нелёгком своём житие-бытие в годы безвременья, когда она торговала в переходах у Рижского вокзала, делала фиктивные браки, сдавала койко-места торговцам с Черкизовского рынка. «До десяти человек лежали здесь вповалку на полу, - задавалась она. - Трясли передо мною своими яйцами».

Омерзительная атмосфера неприкрытого наушничества, выслеживания, наговоров были мерзки и противны, однако измученный жилищной моей неопределённостью я принял условия, убеждая себя, что всячески буду избегать оставаться с квартирохозяйкой наедине.

​

Моя гордая строптивость не осталась незамеченной. Квартирохозяйка стала безосновательно ко мне придираться: взглянет исподлобья полупьяными заплывшими злыми глазками и с непроницаемо тупым выражением лица неласково рявкнет:

«Ты почему, Сашка, не покупаешь туалетную бумагу?»

«Как так не покупаю? - возражаю я, ошеломлённый бандитским бесцеремонным наездом. - Два дня назад купил».

​

«Это было два дня назад, а сегодня закончилась!» - не отступала квартирохозяйка.

«Да как же могла закончиться, ежели я ещё и не пользовался», - диву давался.

«А ты купи ещё, - ухмылялась. - Кому-нибудь пригодится».

И долготерпение моё кончалось, в голове созревали мятежные слова-мысли. Однажды я взбунтовался: «Может, завтра мне купить женские прокладки? Ведь я не пользуюсь, но кому-нибудь здесь пригодятся!»

«Ах, так…, - ядовито шипела квартирохозяйка. - Брызжешь остроумием, точь-в-точь как член корейца спермой».

​

И от злости она нажиралась до полного одурения, куролесила сутки напролёт: беспрерывно курила, пела песни, слушала музыку, плакала, падала на пол, звала невидимого себе на помощь, завуалировано ругалась матом, пердела. Обессиленная от ругани и крика опрокидывала себе внутрь содержимое недопитой бутылки водки, хватала телефонную трубку и названивала в редакцию музыкальной радиостанции, требуя в ультимативной форме поставить любимую её музыкальную композицию. А мы покорно терпели незатихающую вакханалию разбушевавшегося неандертальца в образе Homo sapiеns и боялись даже пикнуть, дабы не оказаться на улице. С горестью я глядел на безумства деградировавшей женщины и угадывал неизлечимую тоску одинокой бабы, похоронившей единственного сына, промотавшей лучшие свои годы в бесстыдном безумно-вакхическом весёлом времяпрепровождении и сумасбродных выходках. Я не пил горькую и даже не курил, но каждый раз покидал рано утром квартиру с больной и тяжёлой головой.